|
| 20.05.13 19:38
Кто пропивал за нас кровь
Михаил Елизаров о касте неприкасаемых
Скрытый текст
Бывает, нагрянешь в родной город, из которого сбежал – трудно поверить – пятнадцать лет назад, и вдруг подхватит тебя на улице цепкий и широкий, как река, приятель юности, и поволочет за собой, на чужое веселье.
Говоришь такому: «Неудобно, Валер, я же там никого не знаю!» – а он все тянет: «Зато тебя знают! Рады будут! Вот, ей богу, обижусь! Зазнался что ли, в своей Москве?».
Оказываешься в гостях. Сидишь там случайный, мимоходом, персонаж. Твоя глупая книжка в подарок брошена на тумбочке у входной двери. Валерка, гад, еще подписать заставил: «Дорогому такому-то от автора».
Так и было. Чинно сел, где посадили, положил в тарелку, что предложили. Светлые люди улыбались друг другу, лету, бытию – всей метафизике сразу.
А в это время над столом покачивался Женька, взрослый человек с фигурой отрока – будто стоял на краю трансцендентальной космической пропасти и готовился к прыжку. За грани и пределы. И солнце, как разбитый желток, плавало в его рюмке.
Неслись к нему веселые голоса: «Жень, не надо! Помнишь, что в прошлый раз было?! Помнишь?».
Не помню – мотылял маленьким, как рыло, лицом Женька. И обреченно, точно приносил себя в жертву, отвечал: «Я ж только за здоровье! Я за то, чтобы всем хорошо было! Иначе – не по-людски!».
И была женщина рядом с Женькой – из шелковых кружев вся, и смотрела на него, снизу вверх, как на монумент: «Может, не надо, Жень?..» - еле слышно шелестела, словно куст.
Женька возрастом мужик, рост выше среднего. Худой. На Женьке футболка без рукавов – чтобы под руками дышало. Плечи костлявые. Лицо курносое, глаза – сказать бы серые, но ведь они не серые, а серенькие были. Белобрысый. Раньше таких много водилось, а теперь везде мало. Особенно в Москве мало, потому что много других, не белобрысых. Женька тут за столом не чужой, родня из Белгорода.
Медленные секунды покачиваются в Женькиной рюмке...
К моему уху ртом привалился Валерка: «Вообще-то нельзя ему пить! Скоро такое начнется!..»
– Какое?
– Куролесить будет! Всем даст! – Валерка почти влюбленно смотрел Женьку. – Прикурить и прос*аться! Тебе для работы пригодится – колоритный материал!..
Женька вознес рюмку ко рту. Сказал, как Гагарин: «Поехали!..» – и выплеснул водку в запрокинутый рот. И всё. Сел и галантно позволил супруге нахлобучить ему в тарелку шапку оливье.
И ничего такого не было – ближайшие полчаса. Паясничал в телевизоре первый канал, по обочине стола из руки в руки плыли расписные фарфоровые лохани с салатами, с красными лоскутьями рыбы, с крапчатой колбасой, с перламутровым салом. Я уже и забыл про Женьку, и мне казалось, что все остальные забыли.
А потом разом вздрогнули двадцать, или сколько там их было человек. Потому что Женька грохнул об стол худыми, похожими на телячьи ноги, руками – так, что подлетела вся снедь. Громко сказал: «Тук-тук, *лять! К вам можно!?. Тук-тук, *лять, к вам можно! – и снова пали костлявые руки.
Так начинался аттракцион «Прикурить и прос*аться».
–Тук, тук, *лять!.. - Женька монотонно сотрясал стол, пока кто-то жалостливый не сказал: - Входите!
И Женька как бы заново вошел в пространство праздника. С обеих сторон на него навалились – шелковая супруга и сестра-хозяйка, пытались обуздать: «Женя, тише!» – но Женька стряхнул их как прах. Вышел из-за стола.
Похожий на беса-именинника, он плясал канкан. Высоко вскидывал ноги в резиновых шлепках, и каждый взлет кривой ноги сопровождало: - Оп-па, на х**! Оп-па, на х**!..
Ему понадобились партнеры – их выкорчевывал из-за стола. Чтоб мужики по бокам – так хотел. Когда состоялось трио, он обвис у них на плечах, как раненый морячок.
С женщинами Женька танцевал танго, мелодию гудел сам: – А мы с тобой о-Пять танцуем! А я тебя о-Пять! целую! Та-та, та-та, та-РА!- та-та-та!
Со стороны это выглядело так, что на ударном «РА» он пытается сломать партнерше спину. Когда те приноравливали позвоночник к его «РА», он хитрил, дольше положенного тянул свое «та-та», а после резко, как из засады, РАкал.
Он был прирожденным тираном. Разделял и властвовал: «Дай обниму моего Петюню!» – он яростно наглаживал холку добродушному и лысому, почти немолодому Пете, а секунду спустя уже низвергал вознесенного фаворита, умело отрыгивая тому в лицо свое имя – по отрыжке на каждую букву: «Женя!».
И розовый, крупный, в сто кило весом, Петюня кротко улыбался бесноватому придурку.
Сатана из телевизора подкинул фамилию и идею. Женька неутомимо и зычно, как болельщик скандировал: - Бас-ков-Х*яс-ков! Бас-ков-Х*яс-ков! Бас-ков-Х*яс-ков!..
Подходил к каждому гостю вплотную и орал «ху*скова». Лицо у него оставалось серьезным, даже деловым.
На кухне курили и шептались те, кто еще раньше сбежал от плясок и воплей: хозяин квартиры – интеллигентный мужчина с холеной рыжей бородкой, преподаватель чего-то запредельно технического, и две женщины – экономика и социальная педагогика. И Валерка еще приплелся.
- Он неплохой, Женька. Сводный брат жены. Где-то в горячей точке служил, - оправдывался холеный. - Когда трезвый – нормальный мужик. А стоит пробку понюхать – и улетает в астрал…
- А где именно он служил? - спросил я, будто это что-то значило.
- Не знаю, - сознался холеный. - В горячей точке. Мало ли их в России было?..
Из гостиной донесся долгий бабий вопль. А потом битые дребезги посуды.
- Это он за скатерть потянул, - проницательно сказала социальная педагогика.
Холеный махнул рукой, обратился ко мне: «Я листал один ваш роман, и вы знаете...»
В этот момент Женька добрался до кухни. Он оглядел собрание и выбрал меня. Подошел, выкатил мутные, как самогон, белки глаз.
- Басков-Ху*сков!!!
Пронзительный дикий голос вдребезги разнес уши и мозг.
Я сказал: «Ты за*бал орать».
Он удивился. Оторопел и попятился. Оглянулся – призывая всех в свидетели. Да неужели? Произнес: «Ого!».
Ухмыльнулся и аккуратно, как яично снес, срыгнул свое «Женя» – исполнил коронный номер.
Была такая передача «От всей души». Примерно так же я его ударил. От всего сердца. По маленькому детскому рылу. Может и не было чести в том, чтобы бить пьяную паскуду, но удовольствия – вот его было с избытком.
Взвизгнули экономика с педагогикой. Вздернулся, как паяц на нитках, взвыл Валерка: «Миха, ну, зачем так!..»
Женька упал весь – даже шлепки его упали. На полу он раззявлено пообещал: «Вот я только встану и тебе п**дец. Железно. Только встану!..»
Холеный кинулся водружать падшего родственника.
Женька поднялся, чуть постоял, пока не устаканился, а потом хищно цапнул со стола кухонный нож. И выронил.
Я снова ударил. И не давая подняться, поволок в коридор.
Из гостиной на шум уже торопилась прозорливая Женькина супруга – на нежной ее щеке алела недавняя мужнина плюха. Увидев, заголосила: «У-ой! У-ой!».
Женька орал на все лады «тебеп**дец». То коротко рявкал, то долго, как ораторию, тянул. За нами бежал, стонал и подпрыгивал Валерка: «Миха, Миха!..»
Я вязал Женьку собачьим поводком – приметил в коридоре у двери, такой метра на два брезентовый ремень. Вязал на совесть, по рукам и ногам, затягивал узлы потуже. Валерка ужасался мне, но добросовестно помогал.
Вся гостиная столпилась в коридоре.
Женька, пока публика собиралась, грозно сопел. А затем принялся изображать контуженого. Изгибался телом, вздувался как жила на лбу, рвал путы, кричал: «Огонь!» – и гнал в атаку «второй взвод».
Все эта эстрада вызывала сочувственные охи: «Да развяжите же его! Как можно?!»
Меня Женька называл комбатом. Орал: «Комбат! Обходят, комбат!..»
Потом он просто ревел. На одной ноте, как тоскующий дурак.
- Ему больно, вы ему что-то передавили! - плакала Женькина битая супруга, а ей вторили остальные женщины, те самые, которых он полчаса назад ломал пополам в танго.
Я отвесил Женьке подзатыльник, сказал: «Заткнись».
И он сразу заткнулся. Взгляд его стал хитрый, потом жалостливый. «Комбата» он заменил на «друга».
- Друг! Ты же мне друг? Ты мне прямо скажи – друг ты мне или не друг?
- Я тебе не друг, – отвечал я.
Он озадаченно поморгал и вдруг просиял: «Тогда давай дружить! Давай? Ты мне друг? Тебя как зовут?..»
Он выглядел присмиревшим и почти трезвым.
- Надо милицию вызывать, - шептались за моей спиной. - Он его искалечит.
Я слышал голос Валерки – стыдился меня, оправдывался, извинялся, что привел в дом к людям изверга.
- Вы знаете, действительно хватит, - хмуро вмешался розовый Петя. - Что вы себе позволяете?! Это все-таки человек, а не животное. Развяжите его немедленно!
Я оглянулся – они всей гостиной, всем застольем своим осуждали меня.
Я был не просто плохим – я был отверженным. Тем, кто нарушил все мыслимые человеческие табу. Поднял руку на пьяного. Которого, как и всю Россию – умом не понять и аршином не измерить...
Но раньше? Разве раньше бывало иначе? Пьяный всегда был сродни блаженному, юродивому – божьему человеку.
Вот событие из далекой юности... Подруга наша Светка утешает чьи-то трясущиеся плечи. Валерка, кстати, там тоже присутствовал, на празднике. А суть в том, что одна девица изменила своему без пяти минут жениху. На балконе.
Светка взяла дело в свои руки: «Ты успокойся, Славик. Пьяная баба - п**де не хозяйка...»
И вы бы видели, как посветлел лицом обманутый жених. Будто впервые за вечер услышал что-то здравое. Действительно, чего это он, дуралей, завелся. Забыл прописные истины. Каин не сторож брату своему Авелю. И не хозяйка п**де своей пьяная баба. Была проблема, и нет проблемы.
А вот московское событие двухлетней давности. Я в книжном работал. Нас трое там было – я, коллега мой Цветков и третья сотрудница – невыносимая Наталья.
Однажды довела нас Наталья. И аж сама себя испугалась. Решила, что теперь мы ее точно сживем со свету. Закатила превентивную истерику.
И тогда мы крепко задумались, я и коллега Цветков: и верно, не пора ли гнать к черту невыносимую?
Но раньше мне позвонил Натальин муж, Дима. Всей мощью отчаяния он обрушился:
– Наташку увольняете? Суки! Вы хоть понимаете, что я бухаю?! У нас же ребенок маленький! А Я БУХАЮ!!!
Это было созвучно: «Я пишу диссертацию!»
Или нет: «Я воюю!!!»
И я не нашелся, что возразить. Его аргумент обезоруживал. Мы были благополучные тыловые крысы, а он пропивал за нас кровь.
Я сказал Цветкову: «Цветков, мы не тронем невыносимую Наталью. У нее Дима БУХАЕТ...»
Никаких вопросов не возникло у коллеги Цветкова…
А с Женькой тем все благополучно разрешилось. Валера после наплел, что я в запое был, и себя не помнил: «Пока трезвый – нормальный мужик. А когда в запое – зверь!»
И все стало на свои места. И сразу меня простили за пьяную мою выходку с поводком.
- Он такой, да… Еще похуже Женьки нашего…
Посмеялись и забыли.
|
|
02.06.13 22:00
25.05.13 02:39
25.05.13 02:43
25.05.13 02:45
25.05.13 02:46
20.05.13 17:34